– Не то чтобы я настаиваю, Оль. Но я ведь действительно видела своими глазами, как твой Глеб встречался с какой-то бабой, которая разве что в него не встроилась, настолько крепко его держала.

– И что? Теперь нужно ответить тем же?

Я поднялась с дивана и заходила туда-сюда по комнате. Сейчас мне хотелось лишь покоя. Хотя, я и понимала, что это ни черта не решит сложившуюся ситуацию. Но ведь имела право на передышку? Имела право просто заняться сыном и материнством?

Да, многие уже в полгода отдавали детей по всяким яслям и няням и продолжали жить своей жизнью, но ведь я знала, что это неправильно. И что я должна дать Тео всего по максимуму. Иначе зачем я его рожала?

– Перестань предлагать то, на что никогда не соглашусь, – отрезала я, складывая руки на груди. – У меня сейчас нет ресурсов на то, чтобы начать бегать по мужикам.

Я увидела, как Катя собирается протестовать и, вскинув ладонь, завершила этот диалог:

– Нет ни ресурсов, ни желания, ни потребностей, – отрезала я. – И давай уже ты поможешь приготовить для нас всех ужин. А то я расслабилась и все повесила на маму, а это неправильно.

Договорив, я направилась в сторону кухни, и Катька, вздохнув, через секунду присоединилась ко мне.

***

Хотелось забыться, раствориться, размазаться в моменте, который прежде доставлял обычное человеческое счастье: вкусный ужин с близкими за одним столом, бутылочка полусладкого, разговоры о чем-то откровенном или совсем неважном…

Я умела получать удовольствие от таких, самых обыденных, в общем-то, вещей. Получала его и сейчас, рядом с мамой и Катей, вот только…

Глупо было отрицать, что где-то внутри меня образовалась огромная дыра. Невозможно было не признать, что в миллионный раз поворачивала голову, ожидая увидеть рядом мужа, порываясь что-то ему сказать, и ощущая укол в сердце всякий раз, как понимала: Глеба тут нет. И не будет. Его просто не должно быть, потому что он сам это выбрал. Выбрал не меня.

Я знала: однажды это пройдет. Кровоточащая рана затянется, превратится в шрам, который лишь изредка будет напоминать о себе. Но сейчас… все было вот так. Я невольно искала Глеба там, где ему больше не было места. Я подспудно, против собственного желания тосковала по тому, кто этого совсем не заслуживал.

Испытала даже некоторое облегчение, когда мы покончили с ужином. Уже убегая, Катя остановилась у двери и негромко шепнула:

– Слушай, я тут вспомнила кое-что… У меня есть один знакомый…

Я едва не взвыла. Ну как она не понимала?!

– Я ведь сказала уже…

– Знаю-знаю, – отмахнулась подруга. – Но если надумаешь…

– Не надумаю, – отрезала решительно, хотя от очередной попытки Кати подтолкнуть меня к тому, что считала отвратительным, даже замутило.

Когда дверь за ней закрылась, я прислонилась к деревянной поверхности и шумно выдохнула. Мама уже ушла спать, Тео давно был уложен, и я в конечном итоге осталась одна.

Простояла так несколько мгновений, а может… часов? Вслушивалась в глухую тишину квартиры, в далекий гул за окном, в ворчание трамваев, движущихся своими путями… и в себя саму.

Что хотела найти – не знала и сама. Просто позволяла себе вести внутренний диалог, чувствовать и… переживать. Испытывать все те ощущения, что гнала от себя обычно, чтобы не развалиться и не расклеиться…

Внезапный стук заставил вздрогнуть, подскочить испуганно на месте. Он раздался так близко, что по спине прошла дрожь, но я не сразу осознала, что это стучат в дверь, на которую я все еще опиралась.

Наверно, Катя. Скорее всего, опять что-нибудь забыла: с ней это случалось постоянно…

Я приоткрыла дверь и постаралась выпалить как можно бодрее:

– Ну, что на этот раз?

Но когда увидела стоявшего на пороге, сердце с грохотом покатилось вниз.

Интересно, кто придумал, что время лечит? Я не видела его два дня, но мне совсем не стало легче. Наоборот: сейчас, когда муж был передо мной, все те чувства , что старательно запихивала куда поглубже, бешено вскипели во мне, взбесились, взорвались, словно один лишь взгляд на него был подобен броску спички в керосин…

Конечно, однажды это наверняка пройдет. Я научусь без него жить. Научусь не реагировать так на его близость… но сейчас мне было больно. И на эту боль я имела все права.

– Что тебе нужно? – выдохнула, осознав, что молчание между нами затянулось.

Глеб качнулся на месте. Я со смесью удивления и брезгливости поняла, что он пьян.

– Нам надо поговорить, – заявил он, тем не менее, достаточно четко.

– Мы и так каждый день говорим по телефону. Этого достаточно.

Он подался ближе ко мне. Я уловила полынно-горький запах того, что он, должно быть, пил, когда Глеб процедил:

– Ни черта. Ты постоянно вешаешь трубку.

– Ты пьян, – проговорила неодобрительно.

– А ты…

Он задохнулся, словно не смог подобрать подходящего слова. Но, судя по выражению лица, это должно было быть что-то уничижительное.

– Права была мама, – наконец выплюнул он. – Ты не подходишь мне.

Он окинул меня взглядом: тем самым, что уже был до боли мне знаком. Тем самым, который я вряд ли когда-нибудь сумею забыть. С такими же глазами муж говорил, что изменяет, потому что я себя запустила…

– Тогда что ты тут делаешь? – откликнулась сдержанно, хотя все внутри ревело и рвалось. – Иди к более подходящей женщине.

– Пришел сказать, что правильно сделал, что тебя бросил!

Его слова били больно, хлестко, резко. Но я едва не расхохоталась, услышав это заявление.

– Иди и проспись, Ланской.

Он стремительно, порывисто притянул меня ближе. Так, что мы едва не стукнулись лбами…

– Думаешь, я пьян? Нет… Я тебе и завтра скажу, что ты подлая, лживая, отвра…

Я вырвалась из его захвата. Не собиралась и дальше слушать оскорбления, которых мне уже хватило с лихвой. Которые никогда не смогу забыть…

– Убирайся, – прошипела, отступая вглубь квартиры.

Но он шагнул следом.

– Я не все сказал…

– А я – уже все услышала. Вон!

Но его это не остановило. Он попытался протиснуться следом и мне не оставалось ничего иного, как с силой толкнуть его…

Он пошатнулся, неохотно отступив, взглянул на меня с удивлением…

Я захлопнула дверь.

Темнота обступила меня со всех сторон, укрыла надежным непроницаемым покрывалом…

И я была ей благодарна. За то, что никто не мог видеть сейчас моих слез.

***

– Ты связался с Коневым? Ну, тем самым, кто должен помочь тебе отсудить Тео? – потребовала ответа мать, когда Глеб приехал к ней после того дня, когда нетрезвым заявился к жене.

Голова трещала, в висках беспрестанно бился вопрос: «Правильно ли он поступает, когда желает получить от Оли подтверждение слов мамы об измене?».

А Римма Феликсовна словно сорвалась и решила пойти в атаку. Беспрестанно говорила ему о том мужике, с которым видела Ольгу. Разумеется, Глеб поверил. У него просто не было повода не доверять родному человеку. И во что это вылилось? В отвратительную сцену, когда вновь наговорил жене неприятных слов.

– Связался, – мрачно отозвался Ланской. – Он постарается помочь.

Глеб и сам не мог понять, почему его так тянет к матери. Будто бы в мире не осталось места, где ему были бы действительно искренне рады. Мало того, он сам приложил к этому руку. И вот он приезжал в квартиру Риммы Феликсовны, а она только и делала, что его накручивала. Не говорила, как ей жаль, что жизнь сына летит к чертям. Не поддерживала. А постоянно с упорством отбойного молотка поднимала вопросы скорого развода, измены Ольги. Ну и обязанности забрать Теодора у этой «ужасной женщины».

– Постарается? – Римма Феликсовна возвела глаза к потолку, и Глебу стало неуютно.

Она столько для него сделала, а он так и не ответил ей хоть чем-то, похожим на благодарность.

– Он сделает, мам, – отозвался Ланской и перевел разговор в то русло, которое ему показалось безопасным: – Ты так и не рассказала мне о визите к врачу. Что он выписал на этот раз?